Провинциал, который сотворил себе столицу.
Достопримечательностей в Старой Руссе, по меркам 30-тысячного провинциального города, не так уж и мало. Из самых известных – дом-музей Ф.М.Достоевского (здесь он писал «Братьев Карамазовых» и «Бесов»), а также «градообразующее предприятие» – знаменитый курорт с целебными минеральными водами. Есть, как во всяком старинном городе, несколько храмов (едва ли пятая часть от того, что было), есть археологические загадки, природные памятники на берегу Ильменя, есть, наконец, легенды, которые добавляют аромата ауре этого уютного городка.
Но хочется рассказать о достопримечательности современной и – увы! — почти виртуальной. В Старой Руссе уже десять лет издается единственный в своем роде «журнал об искусстве для школьников, учителей, родителей» — «Введенская сторона». Художник и педагог Николай Локотьков – издатель и главный редактор, да, собственно, – вся редакция этого журнала.
Сейчас, прожив в Старой Руссе уже почти три с половиной десятка лет, Локотьков считает ее своей родиной. Он так и говорит: полное ощущение, будто бы все мои предки здесь родились и жили. Ощущению нашлось и подтверждение. Не слишком глубоко, правда, пришлось копать историю: уже переехав сюда, Локотьков узнал, что его отец в августе 1941-го был тяжело ранен в бою именно под Старой Руссой, после чего списан вчистую. Кто знает, может, если бы не то ранение отца, и не суждено было бы Николаю появиться на свет?
Педагог
Он родился в 1951 году на курской земле. Школу окончил в родной деревне. Поступил в Курский педагогический институт на художественный факультет. Когда пришло время «распределяться» (такое странное советское слово: вуз находит выпускнику место под солнцем), Николай с женой Надеждой, окончившей Медицинский институт по специальности провизор, после череды писем, звонков и перемещений в диапазоне Москва – Дальний Восток, в один прекрасный день оказались в Старой Руссе. «Я еще утром не знал даже названия такого, — вспоминает Локотьков. – Финальный выбор, который нам предложили, Старая Русса или Боровичи, был сделан именно из-за названия. Чем-то понравилось. А когда приехали, в тот же день, еще без вещей, прошлись по этим улочкам, вышли на берег Полисти и увидели Воскресенский собор… Все, решили, остаемся. Сейчас кажется, что уже тогда знали, что навсегда».
То, что Старая Русса приобрела ценные кадры, ясно было сразу: нехватка специалистов-провизоров в области составляла 32 человека, а Николай оказался и вовсе единственным преподавателем рисования и черчения со специальным высшим образованием.
Школа приняла его радушно, ибо, как полагали, срок ему здесь был отпущен недолгий: он был уже седьмым учителем рисования едва ли за пару лет.
«Авторитет учительский завоевывается тяжко, – говорит Локотьков. – Сейчас смешно вспоминать некоторые эпизоды. Вот, например, идет урок, а некий олух, немаленький уже, орет истошно на одной ноте. Я подхожу, и тряпку, которой с доски вытираю, запихиваю ему в рот, как кляп. Он мстить мне пытался. Стоит как-то в коридоре и тщательно оплевывает ручку двери моего кабинета, посмотреть, как я вляпаюсь, хотел.
Не заметил, что подхожу. Я с него шапку снял, вытер ручку как следует, шапку на пол бросил… Мы потом не раз встречались, когда он уже взрослым был, – городок-то маленький. Здоровался со мной очень уважительно».
Трудно сказать, как оценивает такие эпизоды академическая педагогика, однако и сейчас Локотьков уверен: возможности поступить иначе у него тогда не было. Авторитет среди коллег тоже нужно было завоевывать с первых дней. Уроки проводились по собственным методикам, наглядные пособия и модели изготавливались собственноручно и по числу учеников в классе – чтоб у каждого индивидуальное задание было. Когда через семь лет он уходил из школы, завуч положила перед ним изрядную стопку бумаг: собственный анализ его уроков, десяток заявлений о том, как бесчеловечно обращается с учениками Локотьков Н.М., и пару десятков анкет, где в качестве любимого предмета указаны черчение и рисование.
Наработанные в школе методики стали добротным фундаментом при организации в муниципальной школе искусств художественного отделения. Его Локотьков возглавлял до 1997 года, когда окончательно созрело решение создать собственную художественно-педагогическую мастерскую. Мастерская у него была, нужно было только превратить ее в студию для занятий с детьми. Локотьков с сыновьями – им тогда было 20 и 14 лет – за несколько месяцев с задачей справился.
Кредо Локотькова-педагога – каждый ребенок имеет право попробовать себя в изобразительном творчестве. Но даже работая с «творцами», индивидуалистами по определению, нужно суметь создать работоспособный коллектив, эффективность обучения при этом повышается в разы. Именно поэтому никого не удерживал, когда уходили от него, но и за ним ушли в студию три десятка ребят из школы искусств – почти все, с кем он там занимался.
Сейчас он ведет три группы: подготовительную (5 – 8 лет), общей эстетической подготовки (9 – 14) и взрослую (14 – 17). Малышей приводят, естественно, родители, а вот до старшей группы дорастают только те, кто способен сделать уже самостоятельный выбор в пользу художественного творчества.
«Если бы я не был художником и земским учителем рисования, – говорит Локотьков, – не работал с детьми и не знал детского творчества изнутри – не было бы никакого журнала».
Художник
В последние годы журнал и студия отнимают слишком много времени и сил, поэтому рисует Локотьков относительно немного. Но один только список выставок за последние два десятка лет, на которых были представлены его работы, впечатляет: Мексика, Тунис, Польша, Болгария, Финляндия, Австрия, Норвегия, Германия, США, Эстония, Швеция.
В 2003 году известный немецкий тележурналист Клаус Беднарц специально ради него приезжал в Старую Руссу, пять дней снимал фильм «Художник с Ильмень-озера». Кстати, с киномузой и сам Локотьков неплохо знаком. В свое время камерой «Красногорск» снял несколько видовых фильмов, каждый из которых становился призером конкурсов любительского кино в Новгороде.
Художник – это ведь вовсе не работник при холстах и красках, но человек, призванный пропускать сквозь себя жизнь, спрессовывая ее в образы – живописные, литературные, музыкальные. И Локотьков еще одна яркая иллюстрация этой неновой мысли. «Мне интересно попробовать все – и графику, и живопись, и офорт, и линогравюру, и монотипию, и акварель, и тушь, и перо, – говорит он. – Хотя как профессионал я знаю, что это как раз непрофессионально – давно пора было бы в чем-то окончательно найти себя. Может быть, я как раз и нашел себя в педагогике? Мне кажется, как учитель я сильнее, чем как художник и редактор…»
Редактор
«Никогда не предполагал, что буду заниматься таким делом – издавать журнал, – Локотьков говорит это, очевидно, не в первый раз, однако недоумение на его лице совершенно свежее. – Начиналось все с несерьезной, вроде, игры, и вот во что выросло».
…Однажды на своем столе в школе искусств Локотьков обнаружил рукодельный подписной купон. Детской рукой было начертано: «Если Вы хотите получать журнал «Жизнь собаки», поставьте свою подпись». Странно было бы не подписаться под таким посланием! И в течение года Локотьков исправно получал от анонимного издателя очередные номера рукописного журнала, сшитого из тетрадных страниц. Там помещались всяческие сведения про собак – от подробностей их истинных отношений с кошками до иероглифического изображения слова «собака» на китайском языке. Потом выяснилось, что автор издания – девочка, которая занималась в школе рисованием и фортепиано. Машенька Шахова художницей не стала. Зато ее наивное творение стало подсказкой: а почему бы не издавать такой самодеятельный журнал силами детей и взрослых о жизни не собачьей, а художественной?..
Журнал назвали «Введенская сторона» — так называлась в старину часть города, прилегающая к церкви Введения в храм Богородицы.
Первый номер Локотьков делал с помощью знакомого компьютерщика (он акцентирует теперь – не верстальщика, не дизайнера, а просто доброго и участливого человека, сносно владевшего компьютером). Измучились, но 50 экземпляров на домашнем принтере напечатали. Наверное, больше этой затее и не жить, но случилась в Старой Руссе московский литературовед, исследователь творчества Солженицына Людмила Сараскина. Один экземпляр попал ей в руки, она показала его Александру Исаевичу, и вскоре Локотьков получил от живого тогда классика рассказ «Колокол Углича» с автографом и предложением напечатать в очередном номере журнала. Иначе, чем благословление, воспринять это было невозможно, и так увидел свет второй номер журнала.
Потом был соросовский грант, благодаря которому появились собственный компьютер и деньги на типографию. В Новгороде Локотьков прослушал курс «Менеджмент СМИ», который читали преподаватели шведского института повышения квалификации журналистов FOJO, и понял, что находится на верном пути: отсутствие офиса с секретаршей и корзинами для бумаг – это, как сейчас говорят, естественный тренд редакционного развития.
Но если бы и сопутствующая полиграфия росла с той же скоростью, что и новоиспеченный редактор!.. Локотькову приходилось стоять над душой у печатников, добиваясь, чтобы иллюстрации не были «седыми», вникать в технологию, сводить усилия верстальщика и полиграфистов воедино, чтобы картинки на страницах журнала «зазвенели»…
Лет пять назад один из номеров типография все же запорола. В тот день, когда был получен тираж, Локотьков решил, что бросает журнал, – такое охватило отчаяние. А следующим утром звонок: здравствуйте, мы школьники из Петербурга, наш литературный класс приехал в Музей Достоевского, узнали о вашем журнале, хотели бы принять в нем участие… Конечно, уже к середине дня главный редактор думал об очередном номере.
«Введенская сторона» в идеале должна быть воплощением школы искусств, – рассуждает Локотьков. – В идеальной школе художники слушают музыку, а музыканты – лекции о живописи и стихи классиков. Но помимо рассказа о различных течениях в искусстве, шедеврах и их авторах мы считаем обязательным знакомить читателей и с творчеством ребят, и с педагогическими приемами учителей – есть у нас специальная рубрика «Педсоветы», и с литературными опытами непрофессионалов. Главное, чтобы без зауми, доступно, но – достойно».
Журнал развивается и растет (печатается теперь в одной из петербургских типографий, последний номер вышел уже не на скрепках, а на склейке, аж 56 страниц), принципы функционирования редакции остались прежними. Локотьков по электронной почте сообщается со своими авторами, которые живут по всей России и даже за рубежом, и ездит в Великий Новгород на стареньком «Форде-фиесте», где вместе с «верстальщиком от Бога» Пашей Куренковым в четыре визита делает очередной номер.
«Недавно получил от одной женщины письмо, – рассказывает Локотьков, – так она сокрушается, что мы все больше становимся похожими на серьезные, «взрослые» издания, и – отдаляемся от своих верных читателей. Вот повод задуматься, как нам, становясь профессиональнее, не утратить непосредственность, оставаться самими собой».
Провинциал (прямая речь)
Может быть, это продиктовано желанием оправдать то, что я остался жить в маленьком городке, не стал пробиваться в столицы, а может быть, это действительно истина, найденная в провинции… Я сформулировал тезис: политика рождается в столицах, а культура – в провинции. И спасается в провинции. Сейчас у меня такой возраст, что мои ровесники в Питере и Москве ищут возможность уехать в места, где поменьше суеты и всякого рода шума. А мне эту проблему решать не надо – я уже здесь! И старость моя будет тихой, провинциальной… насколько возможно.
Мне повезло с провинцией, провинции повезло со мной. Мог попасть и в другое место, которое вдохновляло бы меньше, и откуда уехал бы с легкостью. Но Господь послал меня сюда: нравится, не нравится – работай. Сейчас я понимаю это как миссию. Но в первые годы в Старой Руссе меня поддерживало еще и чувство соразмерности этому городу, что это мой масштаб, мне здесь комфортно, я могу что-то сделать, если надо – даже пробить.
А если до конца быть честным, еще и побаивался большого города. Сколько было знакомств, встреч в разных домах творчества… обменивались телефонами. Но никогда не звонил: тормозила мысль, а интересен ли я большим столичным людям? Я же, в общем, деревенский. Топор в руке у меня так же ладно лежит, как авторучка, и управляться со скотиной мне не каторга. Еще, когда учился в Курске, многие, узнав об этом, удивлялись: одеваюсь стильно, в городской жизни чувствую себя, как рыба в воде. Но маленький город при нынешних информационных технологиях – пожалуй, лучшее место для продуктивной творческой работы, для создания разных проектов. Нет тех денежных и интеллектуальных потоков, что в столице, и все-таки удается быстрее дать ход живому делу. Образно говоря, здесь растению не нужно тратить силы на то, чтобы пробивать асфальт, а можно сразу пойти в рост. В Питере один издатель мне сказал: «Старик, если у тебя нет 50 штук баксов, даже не заморачивайся». Не знаю, где сейчас этот издатель, а журнал – вот он.
Конечно, бывают и обиды на провинциализм окружения, точнее, недоумение. Не понимаю нашу городскую верхушку… То ко мне приезжают питерские телевизионщики, съемочная группа из Германии, то меня зовут организовать выставки и презентацию журнала. Но власти нет дела до такой мелочи, как «Введенская сторона». Я несколько раз обращался в администрацию за копеечной помощью – даже не удосужились ответить. А ведь имели бы возможность примазаться к нашей славе (смеется).
…Друг моего взрослого сына как-то сказал ему, что знает только одного счастливого человека. «И кто же это?» «Твой отец. У него все есть, что для жизни нужно». Наверное, он прав: я проживаю в этом городке сразу несколько жизней – педагога, художника, редактора. И, вроде, получается.
Как я был натурщиком (рассказ корреспондента)
Никто никогда не рисовал моих портретов. И вот на уроке, где я был гостем, учитель сказал, что сегодня ребята будут рисовать меня. Сразу девять портретов моих нарисуют, обрадовался я – ведь в классе было пять девочек и четыре мальчика.
Учитель разрешил мне спросить у ребят, что захочется. Я решил спросить сначала про Петербург, а потом – про их учителя, Николая Михайловича. В Петербурге почти все бывали с родителями. Одному мальчику запомнился Макдональдс, другому длиннющие автомобили – лимузины. Про достопримечательности одна девочка сказала, что это трамваи и еще музей, но названия она не запомнила.
Когда я спросил у ребят, какой их учитель, все закричали наперебой: Добрый! Веселый! Хороший! Красивый! А одна девочка, когда все замолчали, сказала: Вдохновительный! Мне очень понравилось это слово. Удивился я только, что никто не сказал, что Николай Михайлович – бородатый. Как и я. А вдруг и моей бороды кто-нибудь не заметит, и я получусь не похожим на самого себя.
Николай Михайлович показал ребятам, как нужно положить листок, чтобы вся моя голова вместе с бородой поместилась. А потом спросил, как называется рисунок, над которым они будут работать. Восемь ребят собрались рисовать портрет, а один мальчик – натюрморт. Но и у него все равно потом получился портрет. Правда, лицо у меня там зеленое. Видно, не совсем он раздумал с меня натюрморт рисовать.
Владимир ПЕТРОВ. Фото: Александр БОТКОВ.
«Русский Меценат» № 2, декабрь 2008 г.
